– Сколько?
– Эта встреча будет стоить любой суммы.
– Я знаю. Однако сколько? – повторил Сератар.
– Эквивалент моего жалованья за четыре месяца, – с горечью произнес Андре, – жалкие гроши. Кстати о жалованье, Анри, мне нужен аванс или та премия, которую вы мне обещали много месяцев назад.
– Мы ни о чем тогда не договаривались, дорогой Андре. Со временем вы ее получите, но, еще раз прошу прощения, никакого аванса. Очень хорошо, эта сумма, после встречи.
– Половину сейчас, половину после. Он также сообщил мне, без всяких денег, что Тайро Андзё болен и может не протянуть и года.
– У него есть доказательства?
– Полно-те, Анри, вы же знаете, что это невозможно!
– Добейтесь, чтобы ваш осведомитель уговорил эту обезьяну тайро встретиться с Бэбкоттом для медицинского осмотра… и я повышу ваше жалованье на пятьдесят процентов.
– Двойное жалованье, начиная с сегодняшнего дня, двойное жалованье, и мне понадобится передать моему осведомителю приличную сумму сразу же.
– Пятьдесят процентов со дня осмотра и тридцать «мексиканцев» золотом, пять сразу, остальное потом. И ни сантима больше.
Сератар увидел, как в глазах Андре засветилась надежда. Бедный Андре, он теряет хватку. Разумеется, я понимаю, что изрядная часть этих денег прилипнет к его рукам, но это не страшно, работать со шпионами – грязное дело, а Андре особенно грязен, хотя и очень умен. И несчастен.
Он протянул руку и подцепил последний кусочек единственной головки сыра бри, которая прибыла с последним пакетботом, на льду, за фантастическую плату.
– Будьте терпеливы с беднягой, Вервен, а? – Каждый день он ожидал увидеть признаки болезни, но они не появлялись, и с каждым днем Андре казался немножко моложе, изнуренное выражение, не сходившее с его лица, пропало. Только вспыльчивости и раздражительности в нем прибавилось.
Mon Dieu! Личная встреча с Ёси! И если Бэбкотт сможет осмотреть этого кретина Андзё, может быть, даже вылечить его, по моей инициативе – ничего, что Бэбкотт англичанин, за такое я выторгую у сэра Уильяма какие-нибудь другие преимущества, – мы сделаем огромный шаг вперед.
Он поднял бокал.
– Вервен, mon brave, чума на всех англичан и Vive la France![10]
Анжелика апатично лежала на кровати под балдахином, опершись спиной на высокие подушки; еще никогда она не выглядела такой бледной и бесплотной. Хоуг пристроился в кресле рядом с кроватью; он дремал, просыпаясь и опять погружаясь в сон. После обеда солнце пробилось-таки сквозь облака и ненадолго оживило этот тусклый, ветреный день. Ветер увлекал за собой корабли на рейде, натягивая якорные цепи. Полчаса назад – для нее минуты и часы стали одинаковы – сигнальное орудие возвестило о скором прибытии пакетбота, разбудив ее; не то чтобы она по-настоящему спала, скорее, перетекала безвольно из сознательного в бессознательное, не разделенные более никакой границей. Ее взгляд скользнул мимо Хоуга. За его спиной она увидела дверь в комнаты Малкольма – нет, не его комнаты, не их комнаты, теперь просто комнаты для другого человека, другого тайпэна…
Слезы вернулись и хлынули полным потоком.
– Не плачьте, Анжелика, – мягко, с нежностью проговорил Хоуг, ни на секунду не ослабляя внимания, всматриваясь в ее лицо в поисках пресловутых признаков надвигающейся катастрофы. – Все хорошо, жизнь продолжается, а с вами сейчас все в полном порядке, действительно в полном порядке.
Он держал ее за руку. Носовым платком она смахнула слезы.
– Я бы хотела выпить немного чаю.
– Сию секунду, – ответил Хоуг, и его уродливое лицо просветлело от облегчения. Впервые она что-то сказала с сегодняшнего утра, сказала внятно и осознанно, а первые моменты возвращения к нормальной жизни были показателями исключительной важности. Он открыл дверь, едва сдерживаясь, чтобы не завопить от радости, хотя голос ее и звучал чуть слышно, ни в нем, ни под ним, ни позади него не было истерики, свет в ее глазах был здоровым, лицо уже не было опухшим от слез, а пульс, который он подсчитал, пока держал ее за руку, был ровным и сильным, девяносто восемь ударов в минуту, и уже не прыгал, вызывая в нем тошнотворный страх.
– А Со, – распорядился он на кантонском, – принеси своей госпоже свежего чая, но не произноси ни звука, не говори ни слова, поставь все и уходи. – Он опять вернулся к кровати. – Вы знаете, где находитесь, моя дорогая?
Она лишь молча посмотрела на него.
– Позвольте задать вам несколько вопросов, если они утомят вас, скажите мне, и ничего не бойтесь. Извините, но это нужно для вас, не для меня.
– Я не боюсь.
– Вы знаете, где вы находитесь?
– В своих комнатах.
Ее голос звучал безжизненно, глаза ничего не выражали. Его тревога усилилась.
– Вы знаете, что произошло?
– Малкольм умер.
– Вы знаете, почему он умер?
– Он умер в нашу первую ночь на нашей брачной постели, и это все из-за меня.
В глубине его сознания тревожно прозвенел колокольчик.
– Вы ошибаетесь, Анжелика, Малкольм был убит на Токайдо, много месяцев назад, – сказал он спокойно и уверенно. – Мне очень жаль, но такова правда, и с тех самых пор он жил, беря каждый день в долг у судьбы, вашей вины тут нет, никогда не было, это была воля Божья, но одно могу вам сказать от самого сердца: мы, я и Бэбкотт, никогда не видели такой умиротворенности, такого покоя на лице умершего, никогда, никогда, никогда.
– Это все из-за меня.
– Единственное, за что вы отвечаете, это та радость, которую он знал в последние месяцы своей жизни. Он ведь любил вас, не так ли?
– Да, но он умер, и… – Она едва не добавила, и тот, другой, тоже; я даже не знаю его имени, но он тоже умер, он тоже любил меня и тоже умер, и вот теперь Малкольм мертв и…
– Прекратите!
Грубый окрик одним рывком отдернул ее от края пропасти. Хоуг опять задышал, но он понимал, что это необходимо сделать и сделать быстро, или она погибнет, как погибали другие на его памяти. Он должен освободить ее от дьявола, прячущегося где-то в ее сознании и ждущего только подходящего момента, чтобы вырваться на свободу, схватить свою жертву и превратить ее в бессвязно бормочущую сомнамбулу, по крайней мере нанести ей огромный вред. – Извините. Это вам нужно твердо усвоить. Единственное, в чем вы… – В панике он одернул себя, не успев произнести это слово, и продолжил: – за что вы отвечаете, это за его радость. Повторяйте за мной. Вы отвечаете только за…
– Я виновата.
– Произносите вслед за мной: «Я отвечаю только за его радость», – тщательно выговорил он, больше отдавая приказ, с тревогой отмечая про себя ее ненормально расширившиеся зрачки. Она опять балансировала на самом краю.